Книга, состоящая из 8-ми небольших глав, построена как музыкальная пьеса, в которой участвуют жених, невеста и хор друзей, и представляет собой древнюю венчальную песню, схожую с теми, которые до сих пор существуют у всех народов. В основе ее лежит реальная история страстной любви царя Соломона (вообще весьма любвеобильного и из-за этого в итоге духовно пострадавшего) к эфиопской наложнице, юной Суламите, одной из многих в гареме славного царя. В книге они становятся только образами влюбленных друг в друга и поочередно воспевающих любовь жениха и невесты:
"Невеста: Да лобзает он меня лобзанием уст своих!
Ибо ласки твои лучше вина.
От благовония мастей твоих
Имя твое - как разлитое миро..
Влеки меня, мы побежим за тобою -
Царь ввел меня в чертоги свои -
Будем восхищаться .. тобою,
Превозносить ласки твои больше, нежели вино..
Что яблоня между лесными деревьями,
То возлюбленный мой между юношами.
В тени ее люблю я сидеть,
И плоды ее сладки для гортани моей.
Он ввел меня в дом пира,
И знамя его надо мною - любовь.
Подкрепите меня вином,
Освежите меня яблоками,
Ибо я изнемогаю от любви..
Жених: О, ты прекрасна, возлюбленная моя,
Ты прекрасна!
Глаза твои голубиные
Под кудрями твоими;
Волосы твои - как стадо коз,
Сходящих с горы Галаадской..
Как лента алая губы твои,
И уста твои любезны;
Как половинки гранатового яблока - ланиты твои..
Два сосца твои -
Как двойни молодой серны,
Пасущиеся между лилиями..
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
И пятна нет на тебе!
Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста..
Одним взглядом очей твоих..
О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста!.
Округление бедр твоих как ожерелье,
Дело рук искусного художника;
Живот твой - круглая чаша,
В которой не истощается ароматное вино;
Чрево твое - ворох пшеницы,
Обставленный лилиями..
Этот стан твой похож на пальму,
И груди твои на виноградные кисти.
Подумал я: влез бы я на пальму,
Ухватился бы за ветви ее;
И груди твои были бы вместо кистей винограда..
Невеста: Возлюбленный мой бел и румян,
Лучше десяти тысяч других.
Голова его - чистое золото;
Кудри его волнистые,
Черные, как ворон..
Щеки его - цветник ароматный..
Губы его - лилии,
Источают текучую текучую мирру;
Руки его - золотые кругляки,
Усаженные топазами;
Живот его - как изваяние из слоновой кости,
Обложенное сапфирами..
Уста его - сладость,
И весь он - любезность.."
Воспеванию взаимного обладания вторит хор, то продолжающий поэтические сравнения, то вопрошающий жениха и невесту друг о друге. Автор абстрагируется от реальных Соломона и Суламиты и воспевает красоту, чистоту и силу чувственной земной любви. В конце книги невеста говорит:
"Положи меня, как печать, на сердце твое,
Как перстень, на руку твою:
Ибо крепка, как смерть, любовь,
Люта, как преисподняя, ревность..
Большие воды не могут потушить любви
И реки не зальют ее.
Если бы кто давал
Всё богатство дома своего за любовь,
То он был бы отвергнут с презреньем."
Итак, "крепка, как смерть, любовь". Эта фраза означает не только то, что мысль о смерти и чувство любви - важнейшие для человека. "Крепость" смерти есть начало разговора о смысле жизни; тема смерти неизбежно перекликается с размышлением и переживанием о Боге. Мысль о смерти возводит к Богу. Но, оказывается, и любовь возводит к Нему. Во-первых, потому, что юношеская любовь, неиспорченный эрос - это поистине Божий дар; и влюбленные, идеализируя друг друга и не желая думать о возможном будущем разочаровании, именно так это и воспринимают. А во-вторых, она есть земное преломление иной любви, любви Бога к своему творению. Разговор о любви, казалось бы, относится скорее к Новому Завету, но уже в рассматриваемой книге мы встречаем свидетельство откровения Божией любви. Может быть, не случайно название книги имеет ту же конструкцию, что и вся Книга Книг (Библия) - "Песнь Песней"? Чтобы понять это, обратим внимание на некоторые черты описания жениха и невесты, которые странно было бы отнести к поэтической лирике, даже столь древней:
Ж: "Кобылице моей в колеснице фараоновой
Я уподобил тебя, возлюбленная моя."
Хор (про невесту): "Кто эта, восходящая от пустыни
Как бы столбы дыма,
Окуриваемая миррою и фимиамом?.."
Ж: "Зубы твои, как стадо выстриженных овец,
Выходящих из купальни,
Из которых у каждой пара ягнят,
И бесплодной нет между ними..
Шея твоя - как столп Давидов,
Сооруженный для оружий,
Тысяча щитов висит на нем..
Глаза твои - озерки Есевонские,
Что у ворот Батраббима;
Нос твой - башня Ливанская,
Обращенная к Дамаску;
Голова твоя на тебе, как Кармил.."
О ком идет речь: о едва достигшей совершеннолетия девушке или о мощной крепости? При внимательном рассмотрении текста в образе невесты начинают проглядывать совсем иные черты - черты Иерусалима, черты Израиля, возлюбленного Богом. А вслед за тем в образе юного царя, величие которого подобно Ливанским кедрам и которого ищет по улицам и площадям душа невесты, угадывается Сам Ягвэ - Творец и Промыслитель избранного народа, являющийся в "хоре" - сонме ликующих ангелов.
Может показаться странным, что отношения между Богом и народом Израиля автор представляет в виде любовного обладания Жениха и Невесты. Но на самом деле это особый, принятый в Писании прием, встречающийся у пророков и перешедший в Новый Завет. Происхождение его весьма интересно. В древних религиях брачно-сексуальная символика занимала большое место, и часто процессы творения мира и появления его сущностей и стихий описывались в виде "брака богов", от которого рождались новые боги и энергии. У Бога-Отца обязательно имелась Божественная Супруга-Мать, у них рождались дети, и в мифологическом сознании древних возникали сложнейшие теогонические схемы, которые в новое время были унаследованы разного рода теософами. Словно полемизируя с древними выдумками, Библия говорит - Бог один, нет никаких богов рядом с Ним, а если говорить о браке, то этим браком, союзом является Завет, заключенный с Израилем со времен Авраама и подтвержденный на горе Синай при Моисее. По мере постепенного узнавания тайны Божественной любви Ягвэ представляется Женихом, взявшим в жены чистую (в идеале, в замысле, но не в реальной истории) "невесту" - Израиль. Бог не просто любящий Супруг, он - "Ревнитель", т. е. ревнует к Израилю, который часто оказывается Ему неверен. Подробно об этом скажут пророки Осия и Иеремия, а в Новом Завете Господь Иисус будет называть Себя Женихом, апостолов - друзьями Жениха или сынами чертога брачного, наши души - девами, готовыми к браку, Царство Божие - брачным пиром; св. ап. Павел назовет невестой Христову Церковь, а Апокалипсис св. Иоанна величественно завершит этот ряд образов. Но тема любви Бога и человека всегда будет присутствовать в жизни святых:
"Прииди, Свет истинный; прииди, Жизнь вечная; прииди, сокровенная тайна; прииди, сокровище безымянное; прииди, вещь неизреченная; прииди, Лицо непостижимое; прииди, непрестанное радование! Прииди, Свет невечерний; прииди, всех хотящих спастися истинная надежда. Прииди, мертвых воскресение; прииди, могучий, все всегда делающий, преобразующий и изменяющий одним хотением; прииди, невидимый, совершенно неприкосновенный и неосязаемый. Прииди, всегда пребывающий неподнижным и ежечасно весь передвигающийся и приходящий к нам, во аде лежащим,- Ты, превыше всех небес прерывающий. Прииди, имя превожделенное и постоянно провозглашаемое, о котором никто не может сказать, что оно, и никто не может узнать, каков Ты и какого рода, так как это нам совершенно невозможно. Прииди, "венок неувядающий. Прииди, Ты, Которого возлюбила и любит несчастная моя душа. Прииди, Единый, ко мне единому. Прииди, отделивший меня от всех и соделавший на земле одиноким. Прииди, Сам соделавшийся желанием во мне и возжелавший, чтобы я желал Тебя, совершенно неприступного. Прииди, дыхание и жизнь моя. Прииди, утешение смиренной души моей" (св. Симеон Новый Богослов).
В свое время иудейские авторитеты сомневались насчет включения Песни Песней в канон Ветхо Заветных книг, но всё-таки книга была признана канонической из-за глубины содержащейся в ней идеи. Здесь показано восхождение к Богу путем узнавания за границами земной, данной свыше, брачной любви, существования любви иной, Божественной, путем преображения чувственного эроса в духовную любовь. И потому, в частности, эту книгу некоторые Отцы Церкви рекомендовали читать именно совершенным монахам.
В конце книги мы находим своеобразное пророчество, косвенно подтверждающее вышесказанное:
"Есть у нас сестра,- говорит невеста,- которая еще мала, и сосцов нет у нее; что будем делать (с ней), когда будут свататься за нее?" - так сказано о будущем "браке", Завете Бога с язычниками, которые пока не доросли ("нет сосцов"); и мы по ассоциации не можем не вспомнить слова Спасителя: "Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора; и тех надлежит Мне привести .. и будет одно стадо и один Пастырь."
Песнь Песней Соломона текст
Песня Песней. Глава 1
Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя.
Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, - будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!
Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы.
Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, - моего собственного виноградника я не стерегла.
Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?
Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских.
Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя.
Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях; золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками.
Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние свое.
Мирровый пучок - возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает.
Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Енгедских.
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные.
О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас - зелень; кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы.
Песня Песней. Глава 2
Я нарцисс Саронский, лилия долин!
Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами.
Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей.
Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною - любовь.
Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.
Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно.
Голос возлюбленного моего! вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.
Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку.
Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно.
Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете.
Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор.
Песня Песней. Глава 3
На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его.
Встретили меня стражи, обходящие город: "не видали ли вы того, которого любит душа моя?"
Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его, доколе не привела его в дом матери моей и во внутренние комнаты родительницы моей.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно.
Кто эта, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?
Вот одр его - Соломона: шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых.
Все они держат по мечу, опытны в бою; у каждого меч при бедре его ради страха ночного.
Носильный одр сделал себе царь Соломон из дерев Ливанских; столпцы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпуровой ткани; внутренность его убрана с любовью дщерями Иерусалимскими.
Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым увенчала его мать его в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его.
Песня Песней. Глава 4
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя - как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем - все щиты сильных; два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я на гору мирровую и на холм фимиама.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!
Со мною с Ливана, невеста! со мною иди с Ливана! спеши с вершины Аманы, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых!
Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.
О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!
Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник: рассадники твои - сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами; садовый источник - колодезь живых вод и потоки с Ливана.
Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, - и польются ароматы его! - Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
Песня Песней. Глава 5
Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел сотов моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!
Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: "отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои - ночною влагою".
Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него.
Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка.
Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне.
Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви.
"Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из женщин? Чем возлюбленный твой лучше других, что ты так заклинаешь нас?"
Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его - чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон; глаза его - как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве; щеки его - цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его - лилии, источают текучую мирру; руки его - золотые кругляки, усаженные топазами; живот его - как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами; голени его - мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях; вид его подобен Ливану, величествен, как кедры; уста его - сладость, и весь он - любезность. Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери Иерусалимские!
Песня Песней. Глава 6
"Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? куда обратился возлюбленный твой? мы поищем его с тобою".
Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии.
Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой - мне; он пасет между лилиями.
Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами.
Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня.
Волосы твои - как стадо коз, сходящих с Галаада; зубы твои - как стадо овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими.
Есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц и девиц без числа, но единственная - она, голубица моя, чистая моя; единственная она у матери своей, отличенная у родительницы своей. Увидели ее девицы, и - превознесли ее, царицы и наложницы, и - восхвалили ее.
Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?
Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки?
Не знаю, как душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего.
Песня Песней. Глава 7
"Оглянись, оглянись, Суламита! оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на тебя". Что вам смотреть на Суламиту, как на хоровод Манаимский?
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои - как два козленка, двойни серны; шея твоя - как столп из слоновой кости; глаза твои - озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой - башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!
Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти.
Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков; уста твои - как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных.
Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его.
Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.
Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!
Песня Песней. Глава 8
О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы.
Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблоков моих.
Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, - не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно.
Кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного? Под яблоней разбудила я тебя: там родила тебя мать твоя, там родила тебя родительница твоя.
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.
Есть у нас сестра, которая еще мала, и сосцов нет у нее; что нам будет делать с сестрою нашею, когда будут свататься за нее?
Если бы она была стена, то мы построили бы на ней палаты из серебра; если бы она была дверь, то мы обложили бы ее кедровыми досками.
Я - стена, и сосцы у меня, как башни; потому я буду в глазах его, как достигшая полноты.
Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник сторожам; каждый должен был доставлять за плоды его тысячу сребренников.
А мой виноградник у меня при себе. Тысяча пусть тебе, Соломон, а двести - стерегущим плоды его.
Жительница садов! товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его.
Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!
Песнь Песней Соломона в переводе Абрама Эфроса (1910 год)
О пусть он целует меня поцелуями уст своих!
Ибо лучше вина твои ласки!
Запах – приятный у масл твоих, елей разливаемый – имя твое, оттого тебя девушки любят!
Влеки ты меня!
За тобой побежим мы!
Он привел меня, царь, в покои свои.
О тебе возликуем и возрадуемся мы!
Вспомним ласки твои, что лучше вина!
Истинно, любят тебя.
Черна я, но красива, девы Иерусалима, как шатры Кейдара, как завесы Соломона!
На меня не глядите, что я смугловата, что сожгло меня солнце!
Сыновья моей матери на меня рассердились, стеречь виноградники поставили меня; моего виноградника не сберегла я.
Скажи мне ты, кого любит душа моя, где ты пасешь? где ты покоишь в полдень стада?
Для чего мне быть печальной возле стад товарищей твоих?
Коль не ведаешь ты,
Прекрасная в женах, то пойди себе по следам овец и паси козлят твоих возле жилища пастухов.
Кобылице моей в колеснице фараона уподобил тебя я, подруга моя!
В нанизях – щеки красивы твои, в ожерелиях – шея твоя.
Из золота нанизи тебе сделаем мы, с блестками из серебра.
Пока за трапезою царь, - мой нард издал свой запах!
Букет мирры – мой друг для меня!
Меж моими грудями он будет спать.
Кисть кипера – мой друг для меня, средь виноградников
Ен-Геди!
Вот ты прекрасна, подруга моя!
Вот ты прекрасна!
Глаза твои голуби!
Вот ты прекрасен, мой друг, и приятен!
И наше ложе – зеленеющее.
Кровли домов наших – кедры,
Наша утварь – кипарисы.
Я – нарцисс Сарона, лилия долин!
Как между терниями лилия, - так между дев моя подруга!
Как меж деревьев леса яблоня, - так между юношей мой друг!
В его тени сидела и томилась я, и плод его устам моим был сладок.
Он привел меня в дом вина, и его знамя надо мной – любовь!
Подкрепите меня пастилою, устройте мне ложе из яблок, ибо я любовью больна!
Его левая рука под моей головой, а правая его обнимает меня.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима, газелями или ланями поля: не будите и не тревожьте любовь, пока сама не захочет она!
Голос друга моего!
Вот идет он!
Скачет он по горам, прыгает по холмам.
Мой друг подобен газели, или молодому оленю.
Вот он стоит за нашею стеною, заглядывает в окна, засматривает в ставни.
Воскликнул друг мой и молвил мне:
«Встань, подруга моя, прекрасная моя, и иди!»
«Ибо вот зима прошла, дождь миновал, пронесся».
«Цветы на земле показались, время песен настало, и голос горлицы слышен в стране нашей».
«Смоковница соком наполнила смоквы свои, и виноградные лозы, цветя, издали запах.
Встань, подруга моя, прекрасная моя, и иди!»
«Голубка моя, в ущелье скалы, под кровом утеса, дай мне увидеть твой лик, дай мне услышать твой голос!
Ибо твой голос – приятен, и лик твой красив!»
Наловите нам лисиц, маленьких лисиц, что портят виноградники! а наши виноградники – в цвету!
Друг мой мне принадлежит, а я – ему, пасущему средь лилий!
Пока день не дохнет прохладой, и тени не станут бежать, - резвись, будь, друг мой, подобен газели, или молодому оленю на расселинах в горах!
На ложе моем, по ночам я искала того, кого любит моя душа.
Я искала его, но его не нашла.
Дай встану я и обойду весь город, по улицам и площадям!
Я буду искатьтого, кого любит моя душа.
Я искала его, но его не нашла.
Меня встретили стражи, обходящие город; -
«Не видали ли вы того, кого любит моя душа?!»
Лишь только от них отошла я, как встретила я того, кого любит моя душа.
За него я ухватилась и его не отпускала, пока не привела его в дом матери моей и в комнату моей родительницы.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима, газелями или ланями поля, - не будите и не тревожьте любовь, пока сама не захочет она!
Кто та, что всходит из пустыни, как струи дыма, в куреньях ладана, и мирры, и всяких порошков торговца?
Вот постель Соломона!
Шестьдесят храбрецов вокруг нее из храбрецов Израиля.
Все они держат меч, опытны в ратном деле.
У каждого меч на бедре, из-за страха ночей.
Носильный одр себе сделал царь Соломон из Ливанских дерев.
Его столбы – из серебра он сделал; его локотники – золота; его сидение – из пурпура; внутри он выложен любовью дев Иерусалима.
Выходите и глядите, девы Сиона, на царя Соломона, на венец, чем венчала его – его мать в день свадьбы и в день празднества его сердца!
Вот ты прекрасна, подруга моя, вот ты прекрасна!
Голуби - очи твои из-под фаты твоей!
Твои волосы, как стадо коз, что сошли с гор Галаада.
Твои зубы, как стадо овец остриженных, что вышли из умывальни; они все родили двойней, и бесплодной нет среди них.
Как красная нить – твои губы, и уста красивы.
Как кусок граната, - виски твои из-под фаты твоей.
Твоя шея, как башня Давида, что построена для упражнений.
Тысяча щитов повешено на ней, все – щиты храбрецов.
Две груди твои, как два молодых оленя, двойни газели, что пасутся средь лилий.
Пока день не дохнет прохладой и тени не станут бежать, - пойду я на гору мирры и на холм ладана.
Вся ты прекрасна, подруга моя, и нет недостатка в тебе!
Со мною с Ливана, невеста, со мною с Ливана иди!
Спустись с вершины Амона, с вершины Хермона и Снира, от львиных жилищ, с тигровых гор.
Пленила ты меня, сестра моя, невеста!
Пленила ты меня единым взглядом глаз твоих, единым ожерельем на шее твоей!
Как прекрасны твои ласки, сестра моя, невеста!
Насколько лучше твои ласки, чем вино; и запах твоих масл, - чем все ароматы!
Каплет из уст твоих сотовый мед, невеста, мед и молоко под языком твоим, и запах одежды твоей, как запах Ливана.
Запертый сад – сестра моя, невеста; запертый родник, источник запечатанный.
- Нард и шафран, благовонный тростник и корица, и все деревья ладана, мирра и алоэ, и лучшие все ароматы.
Твои побеги – сад гранатов, с плодами драгоценными, с киперами и нардами:
- Источник садов, колодезь вод живых и текущих с Ливана.
Проснись ты, северный ветер, и примчись ты, ветер с юга, ты повей на мой сад!
Пусть прольются его ароматы,
Пусть сойдет мой друг в свой сад и пусть ест его плоды драгоценные!
Пришел я в мой сад, сестра моя, невеста, набрал я моей миррыт с бальзамом моим, я ел мои соты с медом моим, вино мое пил я с моим молоком.
Ешьте, возлюбленные!
Пейте и пьянейте, друзья!
Я сплю, но сердце мое бодрствует.
Голос!
Друг мой стучится:
«Открой мне, сестра моя, подруга моя, голубка моя, чистая моя, ибо моя голова полна росой, кудри мои – мелкими каплями ночи!»
Сняла я мой хитон, так как же его одену я?! омыла мои ноги – так как же замараю их?!
Мой друг простер свою руку сквозь скважину, - и внутренность моя взволновалась о нем.
Я встала, чтобы открыть моему другу, и с рук моих капала мирра, и с пальцев моих мирра сбегала на ручки замка.
Открыла я другу моему, а друг мой ускользнул, ушел.
Душа покинула меня, когда он говорил!
Я искала его – не нашла; призывала его, но он мне не ответил.
Меня встретили стражи, обходящие город; побили меня, поранили меня, стащили мое покрывало с меня, охранители стен.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима!
Если встретите вы друга моего, что вы скажете ему? – что я любовью больна!
Чем друг твой лучше других друзей, прекрасная в женах?
Чем друг твой лучше других друзей, что ты так заклинаешь нас?
Мой друг румян и ясен, выделяется средь десятка тысяч!
Голова его – чистое золото; его кудри – завитки виноградные, черные, как ворон.
Его глаза, как голуби у потоков вод, что купаются в молоке, что сидят в оправе.
Его щеки, как цветник ароматов, гряды благовонных растений; лилии – губы его, с которых каплет мирра текущая.
Его руки – кругляки золотые, испещренные топазами; его живот – изделие слоновой кости, покрытое сапфирами.
Его голени – столбы из мрамора, что поставлены на подножья из золота.
Его вид, как Ливан; он крепок, как кедры.
Уста его – сладкие яства, и весь он –желанный!
Таков мой друг и таков мой возлюбленный, девы Иерусалима!
Куда пошел твой друг, прекрасная в женах?
Куда свернул твой друг? – и мы будем искать его вместе с тобой.
Мой друг сошел в свой сад, к цветникам ароматов, пасти среди садов и собирать лилии.
Я - другу своему принадлежу, а друг мой – мне, он, что пасет средь лилий!
Прекрасна ты, моя подруга, как Фирца; красива, как Иерусалим; грозна, как войско со знаменами!
Отверни от меня твои очи, потому что они взволновали меня!
Твои волосы, как стадо коз, что сошли с Галаада.
Твои зубы, как стадо овец остриженных, что вышли из умывальни; они все родили двойней, и бесплодной нет среди них.
Как кусок граната – виски твои из-под фаты твоей.
Их шестьдесят – цариц и восемьдесят наложниц, а девушкам – числа нет!
Единая она, голубка моя, чистая моя, единая она у матери своей! избранная она у родительницы своей!
Видали ее девушки – и вознесли ее; царицы и наложницы – и славили ее.
Кто это, смотрящая, как заря? как луна – прекрасная? светлая, как солнце? грозная, как войско со знаменами?
В ореховый сад я спустилась, взглянуть на зелень потока, взглянуть, расцвела ли лоза, дали ль цвет гранаты.
Не знала я, что возведет меня любовь моя на колесницу, в среду вельмож народа моего.
Обернись, обернись,
Суламифь! Обернись, обернись, и мы будем глядеть на тебя!
Что вам глядеть на Суламифь, словно на пляску в два стана?
Как прекрасны в сандалияхноги твои, благородная дева!
Округления бедер твоих, как украшение, изделие рук художника.
Пуп твой – круглая чаша; не преходит вино ароматное;
Живот твой – ворох пшеницы, обставленными лилиями.
Две груди твои, как два молодых оленя, двойни газели.
Твоя шея, как башня из слоновой кости; твои очи, как озера Хешбане у ворот
Бат-Раббима; твой нос, как башня Ливана, что смотрит в лицо Дамаску.
Твоя голова на тебе, как Кармель; и космы твоей головы как пурпур.
Царь – узник кудрей!
Как ты прекрасна, и как ты приятна, среди наслаждений, любовь!
Этот стан твой подобен пальме, и твои груди – гроздями.
Я подумал: взберусь я на пальму, я схвачусь за ветви ее, и пусть будут груди твои, как грозди винограда, и запах от носа твоего, как от яблонь.
А уста твои, - как доброе вино; оно прямо течет к моему другу, делает болтливыми уста спящих.
О, когда бы ты был брат мне, сосавший грудь моей матери!
Тебя встретила я бы на улице, целовала б тебя и меня не порочили бы!
Повела бы тебя я!
Привела бы тебя в дом моей матери.
Ты учил бы меня.
Я поила б тебя вином ароматным, соком гранатов!
Его левая рука под моей головой, а правая его обнимает меня.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима! к чему будите вы и к чему тревожите любовь, пока сама не захочет она?
Кто та, что всходит из пустыни, опираясь на друга своего?
Разбудила тебя я под яблоней; там родила тебя твоя мать, там родила твоя родительница.
Положи меня печатью на сердце твое, печатью – на мышцу твою!
Ибо сильна, как смерть, любовь, как ад – безжалостна ревность!
Ее стрелы – стрелы огня, пламя Господне!
Многие воды не смогут загасить любовь, и реки ее не зальют!
Если бы кто-нибудь дал все добро его дома за любовь – презрели, презрели бы им!
Сестра у нас мала, и грудей нет у нее.
Что сделаем мы с сестрой в день, когда будут к ней свататься?
Когда б стеной была она, на ней бы выстроили мы серебряный чертог!
А если б дверью была она, ее бы обложили мы кедровою доской!
Я – стена, и груди мои словно башни!
Оттого я стала в глазах его, как исток благодати!
Был виноградник у Соломона в Ваал-Гомоне.
Отдал он виноградник сторожам; каждый должен был приносить за плоды его тысячу сребреников.
Виноградник мой, тот, что у меня, - предо мной.
Это тысяча – тебе, Соломон, двести же – тем, кто стережет его плоды.
Ты, живущая в садах!
Внемлют голосу твоему товарищи, - мне услышать его дай!
Беги, мой друг, и будь подобен газели или молодому оленю на горах ароматных!
Песнь Песней Соломона в переводе И. Дьяконова
Пусть уста его меня поцелуют!
Ибо лучше вина твои ласки!
Из-за добрых твоих умащений
Прозрачный елей твое имя,
Потому тебя девушки любят.
Влеки меня! С тобой побежим мы!
Ввел меня царь в свои покои!
Мы рады, мы с тобой веселимся,
Больше вина твои ласки славим
Справедливо тебя полюбили!
Я черна, но собою прекрасна, девушки Иерусалима!
Как шатры Кедара, как завесы Соломона,
Не смотрите, что я смугловата, что меня подглядело солнце,
Мои братья на меня прогневились, виноградники стеречь мне велели,
Свой же виноградник не устерегла я.
Ты мне расскажи, любовь моей души,
Где ты стадо пасешь, где со стадом отдыхаешь в полдень,
Чтобы мне не бродить под покрывалом, где товарищи твои расположились!
Если ты не знаешь, прекраснейшая из женщин,
Выходи по тропам овечьим и паси ты своих козлят
У шатров пастушьих.
С кобылицей в колеснице фараона
Тебя, милая, сравнил я,
Твои щеки украшают подвески,
Твою шею ожерелья,
Мы скуем тебе подвески золотые
И серебряные бусы.
Пока царь за столом веселился,
Мой нард разливал ароматы,
Для меня мой милый ладанка с миррой,
Что ночует меж грудями моими,
Для меня мой милый соцветье кипрея
В виноградниках Энгеди.
Как прекрасна ты, милая, как ты прекрасна,
Твои очи голубицы!
Как прекрасен ты, милый, и приятен,
И наше зелено ложе,
Крыша дома вашего кедры,
Его стены кипарисы.
Я нарцисс равнины, я лилия долин!
Как лилия между колючек моя лилая между подруг!
Как яблоня меж лесных деревьев мой милый между друзей!
Под сенью его я сидела, его плод был мне сладок на вкус.
Он ввел меня в дом пированья, надо мной его знамя любовь!
Ягодой меня освежите, яблоком меня подкрепите,
Ибо я любовью больна.
Его левая под моей головою, а правой он меня обнимает,
Заклинаю вас, девушки Иерусалима, газелями и оленями степными,
Не будите, не пробуждайте любовь, пока не проснется!
Голос милого!
Вот он подходит,
Перебираясь по горам, перебегая по холмам,
Мой милый подобен газели или юному оленю.
Вот стоит он за нашей стеной,
Засматривает в окошки, заглядывает за решетки,
Молвит милый мой мне, говорит мне:
«Встань, моя милая, моя прекрасная, выйди,
Ибо вот зима миновала,
Ливни кончились, удалились,
Расцветает земля цветами,
Время пения птиц наступило,
Голос горлицы в краю нашем слышен,
Наливает смоковница смоквы,
Виноградная лоза благоухает
Встань, моя милая, моя прекрасная, выйди!
Моя горлица в горном ущелье, под навесом уступов,
Дай увидеть лицо твое, дай услышать твой голос,
Ибо голос твой приятен, лицо твое прекрасно!»
Поймайтека нам лисенят,поймайте маленьких лисенят,
Они портят нам виноградник, а виноградто наш не расцвел!
Отдан милый мой мне, а я ему! он блуждает меж лилий,
Пока не повеял день, не двинулись тени,
Поспеши назад, как газель, мой милый,
Иль как юный олень на высотах Бётер.
Ночами на ложе я искала любимого сердцем.
Я искала его, не находила,
Встану, обойдука я город по улицам и переулкам,
Поищу любимого сердцем.
Я искала его, не находила,
Повстречала тут меня стража, обходящая город:
«Вы любимого сердцем не видали ль?»
Едва я их миновала, как нашла любимого сердцем,
Я схватила его, не отпустила,
Довела его в дом материнский, в горницу родимой,
Заклинаю вас, девушки Иерусалима, газелями и оленями степными,
Не будите, не пробуждайте любовь, пока не проснется.
Кто это выходит из пустыни, словно дымный столп,
Курящаяся миррой и благовоньем, привозным воскуреньем?
Вот ложе Соломона,
Шестьдесят мужей вокруг него из мужей израильтянских,
Все они препоясаны мечами и обучены битве,
На бедре у каждого меч против страшилища ночного.
Паланкин изготовил себе царь из дерев ливанских,
Столбы из серебра изготовил,
Спинку из золота,
Подстилку из багряницы,
А внутри его застлали любовью девушки Иерусалима.
Выходитека, девушки, на царя Соломона поглядите,
На венец, которым мать его в день свадьбы венчала,
В день радости сердца.
Как прекрасна ты, милая, как ты прекрасна твои очи голубицы
Изпод фаты,
Твои волосы как козье стадо, что сбегает с гор гилеадских,
Твои зубы как постриженные овцы, возвращающиеся с купанья,
Родила из них каждая двойню, и нет среди них бесплодной,
Как багряная нить твои губы, и прекрасен твой рот,
Как разлом граната твои щеки изпод фаты,
Две груди твои как два олененка, как двойня газели,
Они блуждают меж лилий,
Пока не повеет день, не двинутся тени,
Я взойду на мирровый холм, на гору благовоний,
Вся ты, милая, прекрасна, и нет в тебе изъяна.
Со мною с Ливана, невеста, со мною с Ливана приди!
Взгляни с вершины Амана, с Сенира и Хермона вниз!
От львиных убежищ с леопардовых гор!
Ты сразила меня, сестра моя, невеста, сразила одним лишь взором,
Одной цепочкой на шее,
Сколь хороши твои ласки, сестра моя, невеста, сколь лучше вина,
Аромат твоих умащений лучше бальзама,
Сладкий сот текучий твои губы, невеста,
Мед и млеко под твоим языком,
Аромат одеяний, как ароматы Ливана.
Замкнутый сад сестра моя, невеста,
Замкнутый сад, запечатанный источник!
Твои заросли гранатовая роща с сочными плодами,
С хною и нардом!
Нард и шафран,
Аир и корица,
Благовонные растенья,
Мирра и алоэ,
И весь лучший бальзам!
Колодец садов источник с живой водою, родники с Ливана!
Восстань, северный ветер, приди, южный ветер,
Ветер, повей на мой сад, пусть разольются его благовонья!
Пусть войдет мой милый в свой сад, пусть поест его сочных плодов!
Вошел я в сад мой, сестра моя, невеста, собрал моей мирры с бальзамом,
Поел сота с медом, выпил вина с молоком.
Ешьте, друзья, пейте и упивайтесь, родичи!
Я сплю, но сердце не спит...
Голос милого он стучится:
«Отвори мне, моя милая, моя сестра, моя нетронутая, моя голубка,
Голова моя полна росою, мои кудри каплями ночи!»
Сняла я хитон не надевать же его снова!
Омыла я ноги не пачкать же их снова!
Мой милый руку просунул в щелку
От него моя утроба взыграла.
Встала милому отворить я, а с рук моих капала мирра,
С пальцев текучая мирра на скобы засова,
Отворила я милому а милый пропал, сокрылся,
От слов его дух мой замер,
Я искала его, не находила, кликала он мне не ответил!
Повстречали меня стражи, обходящие город,
Изранили меня, избили,
Стражи стен городских сорвали с меня покрывало.
Заклинаю вас, девушки Иерусалима, если встретится вам мой милый,
Что вы скажете ему? Скажите, что я любовью больна.
Что твой милый среди милых, прекраснейшая из женщин,
Что твой милый среди милых, что ты так нас заклинаешь?
Милый бел и румян, отличен из тысяч:
Лицо его чистое золото, кудри его пальмовые гроздья, черные, как ворон,
Очи его, как голуби на водных потоках,
Купаются в молоке, сидят у разлива,
Щеки его, как гряды благовоний, растящие ароматы,
Губы его красные лилии, капающие миррой текучей,
Руки его золотые жезлы, унизанные самоцветом,
Живот его слоновая кость, обрамленная темносиним каменьем,
Ноги его мраморные столбы, поставленные в золотые опоры,
Облик его как Ливан, он прекрасен, как кедры,
Нёбо его сладость, и весь он отрада!
Таков мой милый, таков мой друг,
Девушки Иерусалима!
Куда ушел твой милый, прекраснейшая из женщин,
Куда уклонился твой милый, мы поищем с тобою!
Мой милый в свой сад спустился, ко грядам благовоний,
Побродить среди сада и нарвать себе лилий,
Отдан милый мой мне, а я ему,
Он блуждает меж лилий.
Прекрасна ты, милая, как столица, хороша, как Иерусалим,
И грозна, как полк знамённый!
Отведи от меня глаза, что меня победили,
Твои волосы как стадо коз, что сбегает с гор гилеадскпх,
Твои зубы как стадо овец, возвращающихся с купанья,
Родила из них каждая двойню, и нет среди них бесплодной,
Как разлом граната, твои щеки
Изпод фаты!
Шестьдесят их, цариц, и восемьдесят наложниц, и девушек без счета,
Одна она, моя нетронутая, моя голубка,
Одна она ясная дочка у матери родимой,
Увидали подруги те пожелали ей счастья,
Царицы и наложницы те восхвалили:
Кто это восходит, как заря, прекрасная, как луна,
Ясная, как солнце, грозная, как полк знамённый?
Я спустился в ореховый сад посмотреть на побеги долины,
Посмотреть, зеленеют ли лозы, зацвели ли гранаты.
Я и не ведал душа моя меня повергла под победные колесницы:
Вернись, вернись, шуламянка,
вернись, вернись, дай взглянуть!
Что смотреть вам на шуламянку, будто на хороводную пляску?
Как прекрасны твои ноги в сандалиях, знатная дева!
Изгиб твоих бедер, как обруч,
что сделал искусник,
Твой пупок это круглая чашка, полная шербета,
Твои живот это ворох пшеницы с каёмкою красных лилий,
Твои груди, как два олененка, двойня газели,
Шея башня слоновой кости,
Твои очи пруды в Хешбоне у ворот Батраббим,
Твой нос, как горная башня на дозоре против Арама,
Твоя голова как гора Кармел, и пряди волос как пурпур,
Царь полонен в подземельях.
Как ты прекрасна, как приятна, любовь, дочь наслаждений!
Этот стан твой похож на пальму, и груди на гроздья,
Я сказал: заберусь на пальму, возьмусь за фиников кисти,
Да будут груди твои, как гроздья лозы, как яблоки твое дыханье,
И нёбо твое как доброе вино!
К милому поистине оно течет,
У засыпающих тает на губах.
Досталась я милому, и меня он желает,
Пойдем, мои милый, выйдем в поля, в шалашах заночуем,
Выйдем утром в виноградники: зеленеют ли лозы,
Раскрываются ль бутоны, зацветают ли гранаты?
Там отдам мои ласки тебе,
Мандрагоры благоухают, у ворот наших много плодов:
Нынешних и давешних припасла я тебе, мой милый.
Кто бы сделал тебя моим братом, вскормленным матерью моею,
Я встречала бы тебя за порогом, невозбранно бы тебя целовала,
Привела бы тебя я с собою в дом матери моей родимой,
Напоила бы душистым вином и соком моего граната!
Его левая под моей головою, а правой он меня обнимает,
Заклинаю я вас, о девушки Иерусалима:
Что вы будите, что пробуждаете любовь, пока не проснется?
Кто это идет из пустыни, на милого опираясь?
Под яблоней я тебя пробудила там родила тебя мать,
Там родила родная.
Положи меня печатью на сердце,
Печатью иа руку!
Ибо любовь, как смерть, сильна,
Ревность, как ад, тяжка,
Жаром жжет,
Божье пламя она
И не могут многие воды любовь погасить,
Не затопить ее рекам,
Кто ценою своего достояния станет любовь покупать,
Тому заплатят презреньем.
Есть у нас сестрица, у нее еще нету грудей,
Что для сестрицы нам сделать, когда к ней свататься будут?
Была бы она стеной мы бы ее укрепили серебряными зубцами,
Была бы она дверью мы бы ее заградили кедровой доскою.
А я стена, мои груди, как башни,
Потому он во мне находит оплот.
Был сад у Соломона в БаалХамоне,
Вверил он сад сторожам.
Каждый вносил за плоды тысячу серебром.
У меня же мой сад с собой: тысячу с тебя, Соломон,
И две сотни со стерегущих плоды.
Живущая в садах!
Друзья прислушались!
Дай услышать твой голос!
Сокройся, мой милый!
Будь подобен газели
Или юному оленю на горах благовоний!
Песнь Песней Соломона в переводе Нечипуренко
Целуй меня поцелуями уст своих,
Ибо любовь твоя лучше вина.
Запах масел твоих – наилучший,
Словно имя твое елей источает душистый,
Потому девицы и любят тебя.
Влеки меня, побежим за тобою!
Ввел меня царь в чертоги свои.
Возрадуемся и возвеселимся с тобой,
Любовные ласки твои превыше вина!
Справедливо любят тебя.
Черна я, но красива, дочери Иерусалима,
Как шатры Кейдара, как завесы Соломона.
Не смотрите на меня, что я смугла,
Ибо солнце меня опалило!
Сыновья матери моей разгневались на меня,
Поставили меня стеречь виноградники,
Своего же виноградника не устерегла я.
Скажи мне, любовь души моей,
Где пасешь, где возлегаешь в полдень?
Для чего буду как закутанная [скитаться]
Возле стад товарищей твоих?
Если не знаешь, прекраснейшая из женщин,
То иди по следам овец и паси козлят твоих
У шатров пастушьих.
С кобылицей в колесницах фараона
Сравню тебя, возлюбленная моя.
Прекрасны щечки твои в подвесках,
Шейка твоя – в ожерельях.
Подвески золотые сделаем тебе
С крапинками серебра.
Покуда царь на пиру своем,
Мой нард издает благоухание.
Пучок мирры – любимый мой для меня,
Между грудями ночует.
Кисть кипера – любимый мой для меня
В виноградниках Эйн-Гéди.
Как ты прекрасна, любимая моя,
Как прекрасна! Очи твои – голубки.
Как ты прекрасен, любимый мой, как мил!
Наше ложе – зеленая листва,
Своды домов наших – кедры,
Стены их – кипарисы.
Я асфодель Сарона, [я] лилия долин.
Как лилия среди колючек
Любимая моя среди дев.
Как яблоневое дерево в лесу
Мой любимый среди мужчин!
Под сень его я восхотела и села,
Плод его сладок гортани моей.
Он привел меня в дом вина,
Учинил надо мною любовь.
Сладостями меня подкрепите,
Яблоками меня освежите,
ибо я любовью больна.
Левая рука его под головою моей,
Правая – обнимает меня.
Заклинаю я вас, дочери Иерусалима,
Газелями, ланями степными:
не будите, не пробуждайте любовь,
пока сама не захочет.
Голос любимого моего!
Вот он идет!
Скачет по горам,
прыгает по склонам!
Подобен любимый мой газели
Или молодому оленю;
Вот уже он стоит за стеной,
Заглядывает в окошки,
Мелькая сквозь решетки.
Заговорил со мной любимый мой
И сказал мне:
«Встань, возлюбленная моя,
Прекрасная моя, выйди.
Ибо вот, зима прошла,
Дождь миновал, закончился;
Цветы появились на земле;
Время пения пришло
И голос горлицы слышен в краю нашем;
Смоковница выпускает незрелые фиги,
И лоз виноградных цветы издают
Благоухание.
Встань, выйди, возлюбленная моя,
Прекрасная моя, выйди!
Голубка моя в расщелинах скал,
В сокрытой выемке утеса,
Дай мне увидеть облик твой,
Дай мне услышать голос твой,
Ибо голос твой приятен,
Облик твой прекрасен!»
Поймайте-ка нам лисиц,
Малых лисиц,
Портящих виноградники,
Ведь виноградники наши в цвету!
Любимый мой – для меня,
А я – для него,
Он пасет среди лилий.
Пока дышит день и бегут тени,
Вернись, возлюбленный мой,
Уподобься газели или младому оленю
На горах разлученья.
Ночами на ложе искала я того,
Кого любит душа моя, –
Я искала его, не находила.
Встану и обойду-ка город;
На улицах и площадях поищу того,
Кого любит душа моя;
Я искала его, не находила.
Заметили меня стражи,
Обходящие город:
«Не видали ли вы того,
Кого любит душа моя?»
Чуть отошла я от них,
Как нашла я того,
Кого любит душа моя;
Удержала его и не отпускала
Пока не привела в дом матери моей,
В чертог зачавшей меня.
Заклинаю вас, дочери Иерусалима,
газелями или ланями степными:
не будите, не пробуждайте любовь,
пока сама не захочет.
Кто это восходит из пустыни,
Словно столбы дыма,
Благоухая ладаном и миррой,
Всеми пудрами купца?
Вот ложе Соломона!
Шестьдесят сильных вокруг него,
Из сильных Израиля.
Все держат меч, обучены бою;
У каждого меч на бедре
Из-за страха ночного.
Паланкин сделал себе царь Соломон
Из деревьев Ливана:
Столбы его сделал серебряными,
Покрытие – золотым,
Сиденье – пурпурным,
Внутри его застелил
Любовью дочерей Иерусалима.
Выходите и смотрите, дочери Сиона,
На царя Соломона,
На венец, которым венчала его мать
В день женитьбы,
В день радости сердца его.
Как ты прекрасна, любимая моя,
Как ты прекрасна!
Очи твои – голубки из-под фаты твоей!
Волосы твои как стадо коз,
Спускающихся с горы Гилеадской,
Зубы твои – как стадо [овец] остриженных,
Восходящих после купания:
У каждой двойня,
И бесплодной нет среди них.
Как нить алая – губы твои,
И уста твои прелестны;
Как дольки граната – виски твои
Из-под фаты.
Шея твоя как башня Давида,
Воздвигнутая с покрытиями:
Тысяча щитов висит на ней,
Все – доспехи сильных.
Груди твои – как два олененка,
Двойняшки газели,
Пасущиеся среди лилий.
Пока дышит день и бегут тени,
Пойду я к горе мирровой,
К ладанному холму.
Вся ты прекрасна, любимая моя,
Нет в тебе изъяна.
Со мною с Ливана, невеста,
Со мною с Ливана приди!
Взгляни с вершины Аманы,
С вершины Сенира и Хермона –
От логовищ львиных,
С гор леопардовых.
Ты пленила сердце мое,
Сестра моя, невеста;
Ты пленила сердце мое
Одним [взглядом] очей своих,
Одним ожерельем бус.
Как прекрасна любовь твоя,
Сестра моя, невеста!
О, лучше любовь твоя, чем вино,
Благоухание масел твоих
Лучше всех ароматов!
Уста твои сочатся сотовым медом, невеста,
Мед и млеко под языком твоим,
Благоухание одеяний твоих
как благоухание Ливана.
Запертый сад – сестра моя, невеста,
Запертая волна, запечатанный родник.
Наряжаешь ты сад гранатовый царский
Отборными плодами: киперами и нардами,
Нардом и шафраном, аиром и корицей,
Всякими деревьями ладанными,
Миррой и алоэ, всеми лучшими ароматами.
Родник садов, колодец вод живых,
Стекающих с Ливана.
Пробудись, северный [ветер],
И приди, южный,
Дохни благоуханием сада моего!
Пусть разольются ароматы его!
Пусть войдет любимый мой в сад свой
и ест его плоды сладостные!
Вхожу я в мой сад, сестра моя, невеста,
Собираю мирру и ароматы мои;
Ем соты мои с медом моим,
Пью вино мое с молоком моим;
Ешьте, друзья! Пейте и напейтесь, любимые!
Сплю я, но сердце мое бдит.
Голос!
Мой любимый стучится!
Открой мне, сестра моя,
Любимая моя, голубка моя,
Совершенная моя,
Ибо голова моя полна росою,
Кудри мои – каплями ночи!
Сняла я хитон – что же, надену его?!
Омыла я ноги – что же, замараю их?!
Мой любимый просунул руку свою в щелку
Чрево мое вострепетало.
Встала я отворить любимому моему,
А с рук моих капала мирра,
С пальцев стекала на скобы засова.
Отворила я любимому моему,
А любимый ускользнул, ушел.
Душа моя вышла на его зов!
Искала его, не находила,
Звала его, но не откликнулся.
Заметили меня стражи, обходившие город.
Избили они меня, изранили;
Сорвали с меня покрывало стражи стен.
Заклинаю я вас, дочери Иерусалима:
Если найдете любимого моего,
Что скажете вы ему?
Что я любовью больна!
Чем любимый твой лучше других,
Прекраснейшая из женщин?
Чем любимый твой лучше других,
Что ты так заклинаешь нас?
Мой любимый светел и румян,
Отличен из тысяч.
Голова его – золото, чистое золото;
Кудри его – кисти финиковой пальмы,
Черные, как ворон.
Глаза его, как голуби над потоками вод,
Купаются в молоке, сидят над разливом.
Скулы его – цветник ароматный,
Крепости благовоний смешанных;
Губы его – лилии, текущие жидкою миррой.
Руки его обвиты золотом,
Унизаны хризолитами;
Живот его гладок, как слоновая кость,
Покрытая лазуритами;
Ноги его – столбы мраморные
На подножиях чистого золота,
вид его – как Ливан,
Подобен отборным кедрам.
Нёбо его – сладчайшее,
И весь он – самый желанный!
Таков любимый мой, таков друг мой,
Дочери Иерусалима!
Куда ушел любимый твой,
Прекраснейшая из женщин?
Куда обратился любимый твой?
Поищем его с тобою.
Любимый мой спустился в свой сад,
В цветники ароматные –
Пасти в садах и собирать лилии.
Я – для любимого моего,
А возлюбленный – для меня:
Он пасет среди лилий.
Прекрасна ты, подруга моя, как Тирцá,
прелестна как Иерусалим,
величава как знамения.
Отведи очи твои от меня,
Ибо пронимают дрожью они!
Волосы твои – как стадо коз,
Что спускается с Гилеада.
Зубы твои – как стадо овец,
Восходящих после купания;
У каждой двойня,
И бесплодной нет среди них.
Одна она – голубка моя,
Совершенная моя,
Одна у матери своей,
Чистая – у родительницы своей.
Увидели ее дочери – и величали ее,
Царицы и наложницы – и восхвалили ее.
Кто это виднеется, как заря,
Прекрасная, как луна,
Чистая, как солнце,
Величавая, как знамения?
Спустился я в ореховый сад
Взглянуть на плоды потока,
Посмотреть, дала ли почки лоза,
Зацвели ли гранаты.
Не знала душа моя,
Что здесь она даст мне мирру свою,
Дочь народа моего благородного.
Обратись, обратись, Суламита;
Обратись, обратись,
Мы поглядим на тебя!
Что вам глядеть на Суламиту,
Как на хоровод двух станов?
Как прекрасны ноги твои в сандалиях,
Дочь благородная!
Округления бедер твоих как украшение,
Дело рук ваятеля.
Пупок твой – круглая чаша,
Не скудеет [в ней] вино пряное;
Живот твой – сноп пшеницы,
Окаймленный лилиями.
Груди твои – как два олененка,
двойняшки газели.
Шея твоя – как башня слоновой кости;
Очи твои – водоемы в Хешбоне
У ворот Бат-Раббима;
Нос твой – как башня Ливана,
Смотрящая на Дамаск.
Голова твоя венчает тебя, как Кармель,
А струящиеся волосы главы твоей
Как пурпурные [нити];
Царь пленен струйками!
Как прекрасна ты, и как приятна,
О любовь, своими наслаждениями!
Вышиной ты подобна пальме,
А груди твои – словно гроздья.
Сказал я: взобраться бы мне на пальму,
Схватиться бы за ее початки;
Да будут груди твои как грозди винограда,
Как яблоки – ароматом дышащие ноздри,
Влага нёба твоего – как доброе вино!
Вливается прямо в любимого моего,
Легко скользя по губам спящих.
Я – для любимого моего,
И ко мне влечение его.
Приди, любимый мой,
Выйдем в поле, заночуем в селах.
Встанем рано в виноградниках,
Посмотрим, дала ли почку лоза,
Открылся ли цветок, зацвели ли гранаты?
Там подарю тебе я любовь мою.
Мандрагоры издают благоухание;
У дверей наших все плоды сладостные,
Новые и старые, сохранила я для тебя,
Любимый мой!
[О], если бы ты был мне брат,
Сосавший грудь матери моей,
Встретила бы я тебя на улице,
Целовала бы тебя –
И меня не презирали бы!
Повела бы я тебя,
Привела бы в дом матери моей,
Учил бы ты меня.
Я поила бы тебя вином пряным,
Из сока граната моего.
Левая рука его под головою моей,
Правая – меня обнимает.
Заклинаю вас, дочери Иерусалима:
не будите, не пробуждайте любовь,
пока сама не захочет.
Кто это восходит из пустыни,
Опираясь на возлюбленного своего?!
Под яблоней пробудила я тебя;
Там зачала тебя мать твоя,
Там, в муках рожая, родила тебя.
Положи меня печатью на сердце,
Печатью на руку.
Ибо сильна, как смерть, любовь,
Люта как преисподняя, страсть;
Пламя ее – огонь пылающий
Пламя неистовое!
Многим водам не погасить любовь,
И реки не зальют ее;
Если кто дал бы
Все богатство дома своего за любовь
Был бы презреннейшим.
Сестра у нас мала,
и грудей нет у нее.
Что сделаем мы для сестры нашей в день,
когда [любовь] заговорит в ней?
Была бы она стеной,
мы построили бы на ней зубцы из серебра;
а была бы дверью
заградили бы ее доскою кедровой.
А я – стена, груди мои – как башни!
Потому обрела я в глазах его благоволение!
Виноградник был у Соломона в Баал-Ѓамоне.
Отдал он виноградник сторожам;
Каждый приносил за плоды его
Тысячу серебром.
Мой виноградник принадлежит мне;
Тысяча – тебе, Соломон,
Двести – стерегущим плод его.
Живущая в садах!
Товарищи внемлют голосу твоему;
Дай мне услышать его!
Беги, любимый мой,
Уподобься газели или молодому оленю
на горах ароматов!
Песнь песней Соломонова (перевод и комментарий Якова Эйделькинда
Непредвзятый современный читатель, впервые открыв Песнь песней, скорее всего, решит, что перед ним стихи о взаимной любви женщины и мужчины. Но до XVIII века такая точка зрения не была ни самоочевидной, ни даже распространенной. Как в иудейской, так и в христианской традиции господствовала аллегорическая интерпретация Песни песней. Герой книги отождествлялся с Богом, а героиня — с народом Божьим (Израилем или Церковью), с отдельной верующей душой или с Девой Марией. Иудейские и христианские экзегеты не были филологами в современном смысле слова: они не старались облечь свои толкования в форму рационально аргументированных научных гипотез, требующих последовательного применения ко всему тексту. Отправной точкой для их рассуждений зачастую становилась отдельная строчка; каждая деталь могла получить самый неожиданный иносказательный смысл. Например, груди героини (Песнь 4:5) для иудейского комментатора могли означать Моисея и Аарона, а для христианского — два Завета, Ветхий и Новый. Элементы рациональности в экзегезе такого типа, конечно, есть; но там совершенно не возбраняется и вольный полет фантазии. Кроме того, традиционная экзегеза была апологетической и назидательной. Апологетическая задача состояла в том, чтобы доказать, что Песнь песней не легкомысленная эротика, недостойная занимать место в каноне священных текстов, а произведение, трактующее самые возвышенные темы. Назидательная задача, тесно связанная с апологетической, состояла в том, чтобы увести читателя от суетных или даже соблазнительных помышлений, на которые его мог навести прямой эротический смысл текста, и занять его ум опять-таки более возвышенными и достойными предметами.
В XVIII-XIX веках, с возникновением научной библеистики, аллегорическое толкование Песни песней постепенно утратило свой авторитет в научном мире, хотя попытки отстоять его предпринимаются до сих пор.
Комментаторы XIX века чаще всего читали Песнь песней как драму, в которой действуют три главных персонажа: Суламифь, ее возлюбленный-пастух и царь Соломон. Царь уводит Суламифь в свой гарем, но та отвергает царя, любя пастуха. И любовь, разумеется, побеждает.
Альтернативный подход предложил еще Гердер, истолковав Песнь песней как антологию народных песен о любви. В конце XIX века точку зрения Гердера развили Й.Г. Вецштейн и К. Будде. Вецштейн, немецкий консул в Сирии, обратил внимание на то, что у сирийских крестьян принято короновать новобрачных и обращаться с ними во время свадебных торжеств как с царем и царицей. Свадебная коронация имеет параллели и в других традициях (ср. венчание в православной церкви); особенно интересно, что она существовала некогда у евреев (Мишна, Сота 9:14). Отождествление героя Песни песней с царем (1:4, 12, 3:7–11) можно понять как условность, восходящую к свадебному обряду. Опираясь на это и другие сопоставления, предложенные Вецштейном, Будде интерпретировал Песнь песней как сборник деревенских свадебных песен.
В начале XX века было предложено связать Песнь песней с так называемыми «культами плодородия». Сторонники этой гипотезы считали, что Песнь песней говорит не о крестьянской свадьбе, а о священном браке между двумя древневосточными божествами. Так Песнь песней впервые попытались истолковать в контексте древневосточной литературы, началось систематическое исследование древневосточных параллелей (главным образом, месопотамских). Была замечена религиозно-мифологическая основа некоторых образов Песни песней (голубь, олень, лотос). Но многие толкования ритуально-мифологической школы натянуты и парадоксально близки к средневековым аллегориям. Например, стих 1:6 («Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня») понимается как жалоба богини плодородия на зной, уничтоживший растительность; 1:16–17 («…и ложе у нас — зелень; кровли домов наших — кедры, потолки наши — кипарисы») — как аллюзия на ритуальное сооружение шалашей в праздник Кущей; вполне обычное слово «юноши» в 2:3 якобы означает «участников культа» и т. п.
Обе теории, связывавшие Песнь песней с обрядовым контекстом, были популярны примерно до середины XX века. Для работ, появившихся с 1960-х годов и доныне, в основном характерно понимание Песни песней как светской любовной лирики, не связанной напрямую с каким-либо ритуалом. В этот период ближайшим аналогом Песни песней в литературе Древнего Востока стали считать любовную лирику Египта, созданную в эпоху Нового царства (дошедшие до нас сборники относятся к XIII-XII векам до н. э.). Пробуждение интереса к египетскому материалу в значительной степени объясняется его светским характером (и именно поэтому он мало интересовал исследователей предыдущих поколений: им больше импонировала месопотамская традиция, где любовная лирика, видимо, теснее связана с ритуалом). Античные параллели, отмечавшиеся еще в XVII—XIX веках, в последнее время снова стали привлекать внимание исследователей. Изучение образного языка Песни Песней и его связи с мифологией продвинулось вперед благодаря работе О. Келя, который впервые широко использовал материал древневосточного и античного изобразительного искусства.
Представление о Песни песней как о лирической антологии, утвердившееся еще в конце XIX века, и сейчас остается господствующим. Среди комментаторов, принимающих антологическую гипотезу, – Г. Герлеман, Р. Гордис, Г. Кринецки, О. Кель, Х.-П. Мюллер, Я. Закович. Драматическая гипотеза сейчас имеет очень мало сторонников. В то же время вырисовывается новый подход, отличающийся от антологического и драматического: ряд исследователей (Ф. Лэнди, М. Фокс, Дж. Барбьеро, Дж. Чирил Экзэм, Э. Ассис) рассматривают Песнь песней как единую лирическую композицию. Еще одна характерная черта современного этапа изучения Песни песней — влияние феминизма и других направлений, выдвигающих на первый план гендерную проблематику.
Привычная нам ситуация, когда текст существует под именем своего реального автора, для Библии — скорее исключительный случай. Многие книги Библии анонимны (Судьи, Цари) или названы по именам их героев, а не авторов (например, Иов, Иона, Руфь, Эсфирь, Иисус Навин, Самуил). Что касается пророков, то, во-первых, иногда под именем одного пророка собраны пророчества разных эпох (очевидный пример — книга Исайи); во-вторых, создателями этих сборников часто, видимо, были не сами пророки, а анонимные книжники. Даже в тех случаях, когда можно допустить непосредственное составление книги самим пророком, то есть когда пророк «по совместительству» был и книжником, право на увековечение своего имени давал ему скорее авторитет пророка, чем труд писателя. Бен-Сира (Иисус, сын Сираха) — чуть ли не единственный случай, когда библейский текст (впрочем, «библейской» эту книгу можно назвать лишь с оговоркой: она не входит в еврейский канон, хотя и включена в Септуагинту) существует под именем человека, который только тем и известен, что этот текст написал.
Довольно часто текст приписывали кому-то из легендарных героев прошлого: пророчества — Исайи, псалмы — Давиду и т.д. Одной из таких легендарных фигур был царь Соломон, традиционно считавшийся мудрецом и поэтом. Согласно 1 Цар 5:11-12 (по Синодальной Библии: 3 Цар 4:32), он сочинил три тысячи афоризмов (или притчей) и 1005 песен. Под его именем известны Пс 72 и 127 канонической Псалтири, книги Притчей и Екклесиаста, а также ряд книг, не входящих в еврейскую Библию: книга Премудрости, Псалмы Соломона, Оды Соломона и Завещание Соломона.
Притчи — сборник с долгой историей, содержащий материал разных эпох; имя Соломона ему было присвоено, видимо, составителем, поскольку с Соломоном ассоциировался жанр литературы премудрости. Завещание Соломона — псевдэпиграф, то есть книга, написанная от лица Соломона. (В последние века до н.э. и в первые века н.э. было создано немало таких псевдэпиграфов — книг, написанных от лица Еноха, Моисея, Иеремии, двенадцати патриархов и т.д.) Автор книги Екклесиаста, по языку явно поздней, называет себя «царем над Израилем в Иерусалиме» (Еккл 1:12) и рассказывает — в стиле, напоминающем царскую надпись, — о своих достижениях и исканиях. Но уже начиная с главы 3 фиктивное отождествление автора с царем никакой роли не играет. По сути, от лица Соломона написана лишь небольшая часть книги Екклесиаста.
Песнь песней не сборник вроде Притчей, где имя Соломона добавлено составителем. Соломон присутствует и в самом тексте Песни Песней. В одном эпизоде главный герой назван «царем Соломоном» (3:7-11); еще в двух — просто «царем» (1:4, 1:12); имплицитно он отождествлен с царем также в 6:8-9. Еще дважды Соломон упоминается не в качестве персонажа, а в контексте сравнения (1:5, 8:11-12).
Но Песнь песней и не псевдэпиграф. Автор не говорит с читателем устами Соломона (хотя порой говорит устами героини). Соломон (или просто «царь») упоминается обычно в третьем лице.
Таким образом, отождествление автора с Соломоном еще более условное, чем у Екклесиаста. В самом тексте мы почти никогда не видим происходящее его глазами. И в то же время его имя в тексте и в заглавии необходимо: оно подтверждает, что перед нами «лучшая из песен» лучшего из мастеров слова.
Упоминание Соломона в Песни песней — в качестве автора и персонажа — связано, конечно, и с любовной тематикой книги. Библейское предание, которое наверняка подразумевалось автором, рассказывает, что Соломон «любил многих жен-чужестранок <…> у него было семьсот жен-цариц и триста наложниц» (1 Царей 11:1-3), в том числе дочь фараона (1 Царей 3:1, 7:8, 9:16,24). Предание о Соломоне и его женах-чужестранках, по-видимому, лежит в основе Песн 3:6-11, где описывается прибытие невесты Соломона из пустыни.
Наконец, упоминание Соломона позволяет перенести действие книги в легендарный золотой век. При Соломоне «иудеи и израильтяне, бесчисленные, как песок морской, ели, пили и веселились» (3 Цар 4:20). Больше всех ел и пил сам Соломон. Каждый день он получал десять специально откормленных быков, двадцать быков прямо с пастбищ, сто баранов — не считая оленей, газелей, косуль и жирных гусей (1 Цар 5:3, по Синодальной Библии – 4:23).
"А кубки у царя Соломона были все золотые, и вся утварь Зала Ливанских Деревьев была из чистого золота; серебра не было — его во времена царя Соломона не ставили ни во что. Ведь у царя были на море таршишские корабли (вместе с флотом Хирама), которые каждые три года привозили золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов. Соломон превзошел всех царей земли богатством и мудростью. Весь мир жаждал увидеть Соломона, послушать его — такую мудрость вложил ему в сердце бог. И каждый, приезжая, приносил свой дар: серебряные вещи, золотые вещи, плащи, оружие, благовония, коней и мулов — и так год за годом… В его правление серебра в Иерусалиме было — что камней, кедра — что сикомор на Шефеле (1 Царей 10:21-27)."
Золотой век — это утопический образ, противопоставляемый более скромной реальности сегодняшнего дня. Точно так же буколический мир виноградарей и пастухов (см. 1:5-6, 7-8) противопоставлен прозе жизни горожанина. Поэтому «Соломон» и «пастух» оказываются в некотором смысле синонимами. Перенося действие в золотой век Соломона или в идеализированный сельский ландшафт, поэт конструирует утопический мир, альтернативный реальному.
Самые ранние рукописи Песни песней были найдены в Кумране. Палеографически они датируются серединой или второй половиной I века до н.э. Но сама книга, конечно, могла быть написана значительно раньше. Вопрос в том, насколько именно раньше.
Иногда содержание текста может дать ключ к его датировке. Упоминание исторических событий и лиц позволяет установить, начиная с какого времени он мог быть написан. Но определить, до какого времени он был создан, труднее. Для этого требуется найти в тексте реалии, которые не могли быть известны позднейшим авторам, или идеи, которые впоследствии утратили актуальность. Так можно датировать злободневную публицистику, но в Ветхом Завете к ней приближаются по жанру разве что некоторые фрагменты пророков.
Из упоминаний Соломона в Песни песней можно только сделать вывод, что она не могла быть создана раньше его царствования (X века до н.э., согласно традиционной хронологии). Ничто не мешает допустить, что она была написана позже, даже намного позже. Никаких реалий, специфичных именно для X века до н.э., в Песни песней нет. Богатство Соломона, его любовь к женщинам и мудрость, проявляющаяся, среди прочего, в сочинении стихов, упомянуты в 3-й Книге Царств. Оттуда же мог взять эти «реалии» и автор Песни песней.
В Песни песней (как и в некоторых главах 3-й Книги Царств) эпоха Соломона наделена чертами золотого века. Мир Песни песней — утопический. Делает ли поэт своих персонажей буколическими селянами или же Соломоном и его наложницей, в обоих случаях перед нами способ идеализации персонажей. Но мы не знаем, когда в иудейской традиции сложился идеализированный образ Соломона. Таким образом, на основании содержания можно только сказать, что Песнь песней написана, вероятно, после X века до н.э.
Поэтому большое значение приобретает лингвистическая датировка.
а) Персидское заимствование. Слово pardḗs «парк» (4:13), восходящее к староперсидскому paridaida «владение», встречается еще в двух библейских книгах. В Неем 2:8 pardḗs означает угодья, принадлежащие персидскому царю. В Еккл 2:5 это парк, но уже не персидского, а израильского царя. В значении «парк» слово pardḗs употреблено и в Песн 4:13. Помимо древнееврейского, персидское слово вошло в греческий язык. Там paradeisoj впервые встречается у Ксенофонта в начале IV в. до н. э. и означает парки персидских царей и вельмож. Эти данные не оставляют сомнений в том, что и в древнееврейский язык слово pardḗs было заимствовано в эпоху существования Персидской державы Ахеменидов. Первоначально оно служило для обозначения специфической персидской реалии; потом его значение расширилось.
б) Греческое заимствование. В Библии слово `appiryṓn «паланкин» (Песн 3:9) больше не встречается, но оно есть в раввинистическом языке, причем имеет там несколько фонетических вариантов. Слово `appiryṓn восходит к греческому foreion «паланкин» (от ferw «нести»). В самом греческом языке это слово впервые засвидетельствовано лишь на рубеже IV-III веков до н.э. Изображения паланкина не встречаются в греческой вазописи: скорее всего, в полисной Греции не было самого этого предмета. Паланкин — атрибут нового образа жизни, характерного для элиты восточных эллинистических монархий; в древнееврейский язык слово вошло вместе с самой вещью.
в) Арамеизмы. Язык Песни песней изобилует словами и конструкциями, характерными для арамейского языка. С некоторыми оговорками этот факт тоже может быть использован для датировки текста.
Сначала о том, почему нужны оговорки. Арамейский язык уже в начале I тыс. до н.э. был распространен в областях, соседних с Израилем. Следовательно, в той или иной форме контакты между арамейским и древнееврейским языками существовали всегда. Кроме того, учитывая близкое родство арамейского и древнееврейского, можно предполагать, что некоторые из кажущихся «арамеизмов» Библии являются на самом деле архаизмами — элементами, которые были исконно свойственны обоим языкам, но с течением времени стали малоупотребительны в древнееврейском. Слово, очень обычное в арамейском, может быть редким поэтическим словом в древнееврейском.
Однако массовое проникновение арамеизмов в древнееврейский язык началось, скорее всего, со второй трети I тыс. до н.э. К VII веку до н.э. арамейский язык получил широкое распространение в Ассирийской империи, хотя ее официальным языком оставался аккадский. В Персидской империи V-IV веков до н.э. арамейский стал основным языком администрации. В эллинистическую и римскую эпохи арамейский, наряду с древнееврейским, функционирует как один из письменных языков Иудеи: на нем пишут как литературные тексты (например, главы 2—7 книги Даниила), так и, например, эпитафии или юридические документы. Часть населения Иудеи в эллинистическую эпоху, по-видимому, лучше владеет арамейским, чем древнееврейским: об этом говорит появление первых таргумов (переводов библейских книг с древнееврейского на арамейский) во II (а может быть, уже в III) веке до н.э. Разговорный еврейский язык первых веков нашей эры, ставший основой раввинистического языка, испытал очень глубокое влияние арамейского. Характерно распределение арамеизмов по ветхозаветным текстам: в тех из них, где встречаются персидские заимствования, обычно и арамеизмов бывает больше. Другими словами, большая концентрация арамеизмов типична для поздней формы древнееврейского литературного языка, которая сложилась, по-видимому, в персидскую эпоху (V-IV века до н.э.).
В Песни песней арамеизмов особенно много. При этом арамеизмы Песни песней обычно встречаются также в раввинистическом языке. Очевидно, это не книжные заимствования, а те, которые вошли в разговорную речь иудеев эллинистической эпохи. Поздний характер арамеизмов Песни песней подтверждается фонетическими особенностями некоторых из них. Присутствие того или другого арамейского слова в Песни песней само по себе практически ничего не говорит от времени ее написания; но большая концентрация арамеизмов, их совпадение с раввинистическими арамеизмами и регулярное появление переднеязычных звуков на месте древних межзубных создают картину, характерную для поздних текстов. На этом фоне персидское и греческое заимствования, упомянутые выше, никак нельзя считать случайными элементами (например, результатом поздней вставки или редактуры). Вероятнее всего, что Песнь песней была написана в эллинистический период, то есть в III — начале I века до н.э.
Несмотря на стихотворную форму, мой перевод — не то, что можно было бы назвать настоящим поэтическим переводом. Он прежде всего предназначен быть частью комментария, а не самодостаточным литературным текстом. Его задача — информативная.
Но это и не буквальный перевод-подстрочник. Я считаю, что такие подстрочники зачастую дезинформируют читателя.
Например, если в переводе древнееврейского текста все притяжательные местоимения поставить после существительного («ласки твои», «благовония твои», «виноградник мой»), то формально это будет отражать порядок слов в оригинале, по сути же станет дезинформацией. В русском языке притяжательное местоимение после существительного — это не обычный порядок слов, а перестановка, инверсия. Сталкиваясь с инверсией, читатель думает, что автор нарочно переставил слова с какой-то целью (например, чтобы подчеркнуть: «виноградник мой, а не ваш», или чтобы сделать слог более возвышенным). Между тем в древнееврейском языке притяжательные местоимения могут стоять только после существительного. Получается, что переводчик-буквалист наводит читателя на ложный след, заставляя видеть в тексте инверсию, которой там нет.
К тому же буквалистские переводы так громоздки, что извлечь из них какой-либо смысл бывает затруднительно. Много ли пользы было бы от такого, например, подстрочника стихов 1:2-3?
"Пусть он поцелует/напоит меня из поцелуев рта своего, так как ласки твои хороши более вина, от запаха масел твоих хороши. Маслом ты выливаешься — имя твое. Оттого девушки любят тебя. "
В своем переводе я старался как можно яснее передать смысл текста, одновременно заботясь о том, чтобы текст звучал по-русски более или менее естественно. Кроме того, мне казалось важным хотя бы отчасти передать ритм оригинала. В поэзии форма неотделима от смысла. Если краткие и емкие поэтические строки Песни песней заменить длинными прозаическими фразами, потеряется нечто очень существенное.
Однако я отдаю себе отчет в том, что подлинный поэтический перевод — не такая задача, за которую можно браться, опираясь лишь на знание древнееврейского языка и знакомство с комментариями. Песнь Песней — произведение очень сильного поэта. Здесь нет ничего проходного, случайного, каждый момент поэтической речи наполнен максимальным напряжением. Чтобы создать русский текст, обладающий теми же свойствами, нужен не филолог, а хороший поэт.
Помимо трудностей, с которыми сталкивается любой переводчик, есть еще специфическая трудность, возникающая при переводе на русский язык Библии (и отчасти также античной и вообще древней литературы). По-русски в этой области словесности принято использовать книжный и архаизированный стиль. Такая ситуация неудобна во многих отношениях.
Во-первых, зачастую в архаизированном стиле просто отсутствует нужное слово. Допустим, «солдат» можно назвать «воинами»; но как быть с их начальником? «Офицер» — нельзя, «командир» — еще хуже, а «начальник воинов» звучит нелепо.
Во-вторых, архаизированный стиль требует тонкого обращения. Стоит чуть-чуть переборщить — и выходит невольная пародия. А не переборщить трудно, когда нужно выдержать в этом стиле весь текст.
В-третьих, если все библейские и вообще древние тексты переводить одним и тем же стилем, то сглаживается разница между ними. Между тем сами древние авторы писали по-разному, и Песнь песней сильно отличается по стилю от Пятикнижия или книги Исайи. Следовательно, если перевод Песни песней звучит похоже на перевод Исайи, то по крайней мере один из переводов неадекватен, дезинформирует читателя.
Здесь будет уместно сказать несколько слов о стиле Песни песней. Комментаторы единодушно отмечают ее лингвистическую близость к раввинистической литературе. Раввинистический еврейский язык (его называют также мишнаитским) письменно засвидетельствован примерно с рубежа II-III вв. н. э. Однако его основу составляет живой разговорный язык Иудеи I-II вв. н. э. Об этом говорит целый ряд особенностей раввинистического языка (например, употребление še вместо библейских `ăšér «который» и kī «что, потому что»: эта черта свойственна и Песни песней), которые встречаются в Библии спорадически. Вероятно, в эпоху создания библейских текстов эти языковые особенности были диалектными, разговорными, просторечными, а потом раввинистический язык их «легализовал». В то же время в Песни песней нередко встречается лексика, а иногда и синтаксические конструкции, типичные для библейской поэзии. Следовательно, в Песни песней есть то, что можно назвать новаторским использованием разговорного языка в литературном тексте, а в целом язык Песни песней — своеобразный сплав традиционного поэтического языка с разговорным.
Было бы интересно передать эту особенность по-русски; но традиция, о которой я говорил выше, совершенно не благоприятствует использованию разговорного языка в переводе библейской книги. Идти на резкий разрыв с традицией я не решился: думаю, что экспериментировать со словом — опять-таки дело поэта, а не филолога. Я позволил себе сделать лишь некоторые робкие шаги, чуть-чуть сдвинув стиль в сторону большей разговорности. Впрочем, реакция людей, которым я показывал текст, свидетельствует о том, что даже робкие шаги многими воспринимаются как крайний эпатаж. Достаточно сказать, что меня сильно критиковали за использование слова «мама» (наряду с более книжной «матерью»).
Дорогие друзья! Обращаемся к вам с просьбой о помощи. Мы благодарны за любое проявление сострадания к тем, кто нуждается в нем куда больше, чем большинство из нас. Обо всех наших жертвователях мы помним и молимся за них! Во славу Божию!